день мы планируем отправиться в Лаобаньчжан, родину короля пуэра. Нас везут по невозможной однополосной грунтовой дороге. Мы проезжаем деревни, состоящие из десяти, где-то из пятидесяти домов. Я вижу несколько деревянных ворот ручной работы, очень похожих на вход на наше ранчо в Колорадо: два столба и балка. Только нашим воротам праздничный вид придает название ранчо – оно вырезано на деревянной доске, прикрепленной к балке, – а здесь украшения, скажем так, нестандартны: это изваяния мужчины и женщины с огромными гениталиями, граничащими с порнографией. Странно соотносить примитивность этих фигур со страной, которая сегодня является экономической сверхдержавой. Ощущение культурного несоответствия усиливается, когда водитель вынужден остановить машину, потому что микроавтобусы заблокировали путь. Японские туристы фотографируют друг друга, позируя на фоне чайных деревьев, цепляющихся корнями за склон холма. Мы выходим из машины и немного болтаем с ними по-английски. Нас окружают горы, покрытые серой дымкой, и я мысленно пытаюсь сопоставить их с отметками на моем чайном блине, но безуспешно.

Туристы – так странно видеть их здесь – возвращаются в свои микроавтобусы. Шон помогает водителям преодолевать трудности, необходимые для разблокировки дороги. Наконец мы можем сесть в машину. Водитель везет нас к дому зажиточного крестьянина, современному и чистому, с несколькими пристройками для обработки чая. Во дворе около двух десятков женщин сидят вокруг больших плоских корзин и сортируют чай. Хозяин дома, мистер Пу, представляет меня как молодого американского ученого, и они показывают мне все этапы процесса приготовления чая. Я даже пробую «уничтожить зелень» и разминать листья. Около полудня несколько машин привозит в дом покупателей со всего мира. Мы сидим в павильоне, конечно же, на маленьких пластиковых детских стульчиках вокруг низкого столика и пробуем чай стоимостью в тысячу долларов (!) за двухунцевую чашку. Я не говорю по-китайски, но все вокруг говорят по-английски.

Дилер из Тайваня спрашивает о моем проекте, и я немного рассказываю о нем, заканчивая словами:

– Почти везде, куда ни глянь, я вижу новые возможности для научного исследования. Например, как загрязнение окружающей среды повлияет на чайную индустрию?

– У нас нет смога, – фыркает господин Пу.

– Правда? Тогда что это в воздухе? – спрашиваю я, указывая на дымку, которая стелется между холмами. – Я выросла в Лос-Анджелесе. Я знаю, как выглядит смог. То, что вы видите, могло прилететь сюда с расстояния в тысячу миль. Но мне также интересно, поспевает ли за эпохой изменения климата подсечно-огневая сельскохозяйственная практика этнических меньшинств.

Собравшиеся за столиком вежливо кивают, но я не уверена, что они со мной согласны.

– Меня интересует многое. Скажем, как узнать точный возраст старинного чайного блина? – продолжаю я. – Есть ли в нем что-то, что действительно может способствовать долголетию? Является ли пуэр лекарственным тонизирующим средством или просто напитком?

– А как насчет социальных вопросов? – добавляет Шон. – Можно ли рассматривать чай как символ ценности: товар, который представляет собой изменение значимости женщин в Китае и Китая на мировой арене?

При слове «женщины» наши собеседники переглядываются, словно мы все кучка подростков, а не солидные путешественники, случайно встретившиеся у опрятного крестьянского дома в милях от того, что я считаю цивилизацией. Но они быстро берут себя в руки, потому что у каждого, похоже, есть свое мнение о том, куда мне стоит пойти, что посмотреть и с кем познакомиться. Потом из карманов извлекаются мобильные телефоны, и у нас с Шоном появляются все новые и новые контакты в Вичате. Похоже, к тому моменту, когда я встречусь с командой Тафтса, тем для моего проекта будет просто завались!

После того как мы попробовали около дюжины чаев, за соседним (опять же детским!) столом накрывают обед: жареную капусту, помидоры с яйцом, говядину с нарезанным имбирем и какой-то хрустящий корень. Закончив трапезу, мы возвращаемся к чайному столу. Когда все расселись, Шон предлагает мне:

– Хейли, почему бы тебе не показать им свой чайный блин? Может, кто-нибудь узнает обертку.

Я достаю блин из сумки и кладу на стол. Все проявляют интерес, но достаточно вежливы, чтобы не прикасаться к нему: встают, стараясь получше рассмотреть, тянут шеи, показывают пальцем и обсуждают.

– Наверное, продукт ныне не существующей чайной компании, – догадывается господин Пу.

– Или семьи, – предлагает дилер из Тайваня.

– Или из давно заброшенной рощи высоко в горах, – выдвигает свою версию девушка, вероятно чья-то подружка.

– Сколько ему лет? – спрашивает мистер Пу.

– Не знаю, – отвечаю я.

– Чайные блины, произведенные до пятидесятых годов, не имели оберток, – говорит кто-то. – Так что это подсказка…

– Но он явно намного старше, – перебивает дилер из Тайваня. – Похоже, ему сотни лет…

Почему-то приятно, что чайный блин для всех этих знатоков такая же загадка, как и для меня.

– Ты его пробовала? – спрашивает мистер Пу.

Сама мысль шокирует.

– Я никогда не открывала его, – признаюсь я.

– Так давай сделаем это сейчас! – Господин Пу тянется к блину. – Давай попробуем!

Рука Шона, словно змея, молниеносно сжимается на запястье нашего хозяина.

– Хейли сама решит когда. И захочет ли вообще его открыть.

В маленькой группе воцаряется неловкое молчание.

– Он никогда не приводил в гости девушек, – шутит мистер Пу, пытаясь разрядить напряженную обстановку. – А теперь посмотрите, какой он собственник!

Остальные смеются. Шон ослабляет хватку. Нам снова наливают чай.

Несколько часов спустя мы с Шоном садимся в машину. Моя сумка набита образцами чая и подарками от хозяина, который сказал:

– Чтобы вы всегда помнили наш день вместе.

Вернувшись в Иу, мы идем по пыльной улице к ресторану с мазками неизвестно чего на стеклянных окнах. Шон заказывает суп и простой набор овощных блюд. Все произошло так быстро, что у нас не было возможности поговорить о чем-то, кроме логистики путешествия и чая, но теперь он спрашивает, в первый ли раз я в Китае.

– Неужели я выгляжу настолько чужеродным элементом? – спрашиваю я.

Он поднимает брови. Да.

– Это моя вторая поездка, – говорю я. – В первый раз мне было семнадцать. Меня удочерили, и родители привезли меня в тур, чтобы найти корни.

– Ну, и ты нашла их? – холодно спрашивает он, не удивляясь моему происхождению.

– Мои корни? Нет. Но это не страшно. – Я чувствую, что необходимо объяснить. – У меня любящая семья. Я выросла в прекрасном доме. Получила отличное образование и следую своей мечте…

– Именно поэтому ты здесь, со мной.

Ух ты. Неловкое молчание. Я заставляю себя двигаться дальше.

– Несколько лет назад кто-то рассказал мне о концепции, которая называется «благодарный, но злой». Речь шла об усыновленных китайских детях. Да, я была благодарна. И да, я злилась. Потому что трудно отделить то, за что меня заставляли испытывать благодарность, от того, за что я на самом деле благодарна. Наверное, поэтому я